С самого дня казни заговорщиков Палея томили нехорошие предчувствия. Казалось бы, скоро минет уже полгода и пора бы им уже сбыться, но нет, все в империи шло на диво хорошо, недовольное дворянство притихло в страхе перед репрессиями, поддержавшие заговор соседи почли за лучшее откупиться, лишь бы не стать мишенью для агрессии, даже сам Первосвященник не призывал больше покарать раскольников и, пусть и сквозь зубы, поздравил Палея с четырнадцатилетием. Это можно было счесть полупризнанием в качестве главы самостоятельной поместной Церкви, а отсюда и до официального признания уже недалеко, тем паче, что вести о необыкновенной учености юного предстоятеля уже разлетелись повсюду, и у него обнаружилась масса поклонников в тех странах, церкви которых еще подчинялись Первосвященнику. Умри тот, и в случае объединения церквей именно Палей мог стать главным претендентом на освободившееся место, чего окружавшая нынешнего Первосвященника камарилья откровенно не хотела и ради отстранения такого кандидата готова была смириться даже с расколом. Итак, с этой стороны ему тоже ничего не грозило, но он привык доверять своим предчувствиям и даже догадывался об их причинах. Да, обрекая брата на смерть, он спасал спокойствие страны, но именно на нем как на предстоятеле лежит вина, что Тенвей умер без покаяния. Он не помог спасти душу брата, и Бог ему этого не простит...

С самого раннего детства Палей понимал, что он не такой, как все. Ему претили шумные игры сверстников, а то, что интересовало его, было категорически непонятно им. У него все валилось из рук, он мог внезапно замереть, глядя в одну точку, или упорно раскачиваться, сидя на стуле. Мерные повторяющиеся движения всегда его завораживали, помогали привести мысли в порядок, этой же цели служили довольно нелепые ритуалы, которые он сам для себя придумывал и потом скрупулезно им следовал. Конечно же сверстники за это над ним насмехались, большей частью за глаза, потому что он все же был сыном барона, но Тенвей делал это и в открытую, придумывал Палею всякие глупые прозвища и при всяком удобном случае готов был пихнуть или дать подножку, хотя сам Палей никогда к нему не лез. Избегая общества сверстников, мальчик предпочитал общаться со взрослыми, которые готовы были без насмешек выслушивать его фантазии и серьезно отвечали на его вопросы. Больше всего ему нравился замковый священник, который позволял заглянуть в свои книги. Видя, как он читает, Палей и сам в пятилетнем уже возрасте научился читать и с тех пор больше уже ни в чьем обществе не нуждался. У родителей была приличная для того времени библиотека, мальчик имел к ней доступ и часто, ухватив вожделенный том, забирался в какой-нибудь укромный уголок, где его не смог бы найти тот же несносный Тенвей, и читал, читал, читал...

Приезд Рея многое изменил в его жизни. Он почувствовал в неведомом прежде старшем брате некую потаенную силу и готов был ей служить. Не мечом, конечно, как Сантей, а исключительно своим умом, хотя кто там интересовался умом пятилетнего карапуза? Когда старший брат вдруг захотел испытать его терпеливость, он объяснил Палею свои резоны вполне по-взрослому, без скидки на возраст, и это оказалось так приятно, что мальчик смирился с необходимостью получения первой в жизни, и при том совершенно не заслуженной им порки, посчитав ее посильной платой за понимание. Ну, к боли ему было уже не привыкать, от того же Тенвея ему иногда и больнее попадало, хоть и кулаками. Порка та оказалась еще и последней, и потом ему больше не докучали, позволяли самостоятельно учиться по книгам, и не только Рей, но и Марней под его влиянием стали прислушиваться к его мнению. Тенвей еще продолжал по привычке задираться, но потом и его от этого отучили хорошими порциями розог. Короче говоря, Палей жил теперь в своем маленьком персональном раю, далеком от мирских страстей, пока, наконец, и его способности не оказались востребованы империей. В тринадцать лет он уже чувствовал силы нести на себе этот крест и согласился подставить плечо старшему брату. Но не было ли это ошибкой?

В то утро предчувствие беды стало как-то особенно острым. Покинув свои покои, Палей двинулся к кабинету старшего брата, благословляя по пути всех встречных. Здесь, во дворце, его тоже считали блаженным, но ровно потому и верили в его святость и даже особую целительную силу, недоступную другим священнослужителям. Стража у дверей пропустила Палея без звука, хотя любому иному, явившемуся без приглашения, наверняка учинила бы допрос. Хмурый Рей перебирал чьи-то донесения.

- Тебя что-то тревожит, брат? - безэмоционально осведомился Палей.

- А, это ты... Да, братишка, из Толина пишут, что там какая-то странная зараза завелась. У людей вдруг начинается лихорадка, на теле вспухают какие-то шишки, потом больные покрываются черными пятнами, начинают харкать кровью и быстро отдают Богу душу. Лекаря понятия не имеют, как с этим справиться. На, смотри сам.

- Если это Божья кара, то лекаря здесь не помогут, - промолвил Палей, ознакомившись с донесениями.

- А кто тогда поможет? Твои священники? Так они даже боятся причащать этих больных!

- Если они боятся, то я не забоюсь, - ответил Палей. - Кто-то же должен утешать страждущих.

Рей пытался его удержать, но юный предстоятель был непреклонен. Он искренне считал, что эта напасть послана Богом в расплату за их семейные грехи и, стало быть, именно ему, как представителю семейства, их и искупать. Он выехал в Толин, ходил по домам, утешая и причащая больных, но зараза и не думала отступать, более того, он подхватил ее сам. Верные слуги доставили его обратно в столицу почти в беспамятстве. Придя проститься с любимым братом, пока тот окончательно не испустил дух, Рей услыхал его последние слова.

- Это проклятие, - прошептал Палей, - оно наложено на нас за то, что мы так обошлись с нашим братом...

- Нет, - ответил ему Рей, прежде чем выйти из комнаты, - это проклятие несу на себе я, братец, а вы с Тенвеем стали лишь его случайными жертвами.

Опасаясь, что пышные похороны брата приведут к распространению болезни, император провел эту церемонию в узком кругу, не допустив на нее даже Марнея, а лишь пару священнослужителей, без присутствия которых просто немыслимо было схоронить почившего предстоятеля Церкви, и тех людей, что и так сопровождали Палея в его злосчастной поездке. Увы, принятые им меры оказались бесполезны, поскольку не изолированные вовремя слуги покойного успели уже много с кем пообщаться и зараза стала косить жителей столицы. Удивительно, но сам Рей ей при этом оказался не по зубам.

Поскольку посадить главный город страны на карантин никому и в голову не пришло, эпидемия вскоре выплеснулась за его пределы, а затем быстро распространилась чуть ли не по всей империи. Города и села обезлюдели, мощь державы оказалась подорвана, и теперь уже и речи не было о том, чтобы идти войной на соседей, защитить бы то, что есть. Соседи, впрочем, тоже вторгаться не спешили, резонно опасаясь занести заразу на собственную территорию, и даже перекрыли границы с империей.

Рею оставалось лишь с отчаянием наблюдать, как рушится дело всей его жизни. От обезглавленной Церкви большого проку не было, проводившиеся богослужения об избавлении от заразы приводили только к новым ее вспышкам, и их пришлось запретить, как и вообще всякие многолюдные собрания. Преданную Рею гвардию удалось сохранить, только заперев ее в казармах и пресекая всякие контакты с внешним миром. Вся тяжесть борьбы с эпидемией легла на городскую стражу, которая и сама быстро вымирала, но тут уже ничего не поделаешь, кто-то же должен был поддерживать порядок! Поняв, что кроме изоляции заболевших никаких других средств от заразы нет, император лично руководил этими мероприятиями, но помогало это пока довольно плохо. Единственной радостью Рея оставалось то, что до горного замка Ибтор, где продолжали работать его алхимики, эпидемия пока не добралась. Увы, но даже эти ученые мужи не могли пока предложить никакого лекарства от этой болезни...

Сам ли Рей ее занес, или кто-то из дворцовых слуг, покупавших продовольствие, но зараза в конце концов пробралась и в императорский дворец. Марней с утра как-то плохо себя чувствовал, и вскоре у него начался настоящий жар. Придя его проведать, Рей с ужасом опознал у своего последнего оставшегося в живых брата симптомы все той же неумолимой заразы! Супругу Марнея с малолетним сыном пришлось срочно от него изолировать, но, увы, он уже успел их заразить, и вскоре они слегли тоже. Несколько дней горячки и кровохарканья, и последние члены рода Тарботов покинули сей мир. В живых остался только сам император.

Похоже, эти последние жертвы удовлетворили месть потусторонних сил, поскольку вскоре после похорон Марнея и его несчастного семейства эпидемия повсеместно пошла на спад. Рей окончательно уверился в довлевшем над ним проклятии, но не мог позволить себе долго предаваться скорби. Полувымершая страна походила на пепелище, и именно ему предстояло отстроить ее заново.