Канбюк разглядывал свою фигуру в ростовом зеркале, и увиденное очень ему нравилось. Они и играли-то в спартанских мальчиков всего лишь месяц, и никто их там насильно не гонял, боролись друг с другом в охотку, и лопали потом от пуза, пищу воровством добывать не приходилось, а все равно он стал выглядеть куда более мужественно, жирка заметно поубавилось, а мускулы, напротив, наросли. Мальчик напряг бицепсы и с удовольствием оглядел их надувшиеся валики.
Жаль, что все это скоро закончится. До конца каникул осталась пара недель, а там школьные занятия, времени на такие игры почти не останется, разве что в выходные, да и на лекции к Кирсанову ему тогда уже не ходить, а он столько интересного там почерпнул! Фарси он теперь знает настолько, что может спокойно на нем болтать, древнегреческий язык, кстати, тоже, но на последнем и на Земле уже никто не говорит. Попытка общаться на нем во время их игр на острове, кстати, провалилась, поскольку не у всех там такие способности к языкам, как у него, Канбюка, и общедоступных обучающих программ вроде еще не разработали, а если и разработают когда, то фиг знает, во сколько это обучение еще обойдется, да и желающих наверняка много не окажется даже здесь, в Канкубиллате, так что Канбюк смело мог считать себя обладателем редких знаний.
Оторвавшись, наконец, от зеркала, мальчик с наслаждением потянулся и подумал, насколько приятно, оказывается, ходить нагишом. И нигде ничего не натирает, и одежда после дождя к телу не липнет. В их местном климате это вообще в кайф. Не холодно, не очень ветрено, солнце особо не шпарит, те же дожди льют далеко не всегда, да они еще и достаточно теплые. На Земле, как он выяснил, многие народы, живущие в подобном климате, именно так и ходили, а одежда там воспринималась исключительно как знак высокого общественного престижа, пока моральные нормы не стали устанавливать выходцы с севера и из пустынь, где если не закутаешься, то точно окочуришься, где от мороза, а где от палящего солнца.
А ведь на Старой планете, наверное, тоже было так. Там ходить без одежды под солнцем значит гарантированно обгореть, и пусть медицина давно уже способна избавить ото всяких неприятных последствий, от древних традиций никто отказываться не спешит. Ну да, там это все же как-то оправдано. А здесь, на Ригвиле, почему мы так ходим? Потому что наши предки вышли из Бэнана и Лиановеса, а мы наследуем их привычки? Глупо это как-то...
Хотя, да, есть же еще девочки и женщины... В той же Элладе, где к публичной наготе относились вполне лояльно, особенно во время спортивных занятий, все же почему-то было не принято, чтобы женщины взирали на чужих голых мужчин, равно как и наоборот. Почему это так заведено, Канбюк пока не понимал, и это немного его раздражало. Но раз так принято, он, как хороший мальчик, так уж и быть, будет этому следовать, все равно же в их компании нет ни одной девчонки!
Канбюк попробовал извернуться, чтобы оглядеть себя с тыла. Даже при наличии зеркала получалось это не очень хорошо, шею же на сто восемьдесят градусов не повернешь, но все равно было заметно, что на ягодицах со вчерашнего дня не осталось никаких следов. С одной стороны, это даже хорошо, теперь в случае чего не придется объясняться с родителями, откуда они там взялись, а с другой, это неумолимо доказывало, что достичь полной аутентичности в своей игре им так и не удалось.
Даже интересные поначалу игры постепенно приедаются, если в них недостает острых ощущений. Когда тела стали послушны и не знакомые прежде приемы перестали вызывать затруднения, даже борцовские поединки не вызывали больше такого прилива адреналина. Тут-то ребята и вспомнили, что те же спартанские мальчики не совсем по доброй воле так интенсивно занимались физическими упражнениями. Их там, вообще-то, за нерадивость весьма чувствительно розгами охаживали. Изо всей их компании с воздействием сего инструмента был знаком по личному опыту один Шармах. В остальных семьях о подобном методе воспитания подрастающего поколения даже и речи не заходило. Ну да, другая общественная страта, иные семейные традиции...
Но испытать себя хотелось очень, а наломать подходящих прутьев легко можно было на том же острове. Ну, они и наломали, и даже принялись друг друга подхлестывать, но все равно это выходило как-то понарошку - минимум болевых ощущений и много смеха. Ну да, и опыта в этом деле ни у кого нет, и силы пока что не те, что у взрослых, да и вообще инстинктивно боишься как-то повредить товарищу. Несерьезно, в общем, получалось.
Но если большинство ребят было, в принципе, и на такое согласно, то Рогинкес неизменно стремился к достоверности в любых исторических играх. Вчера его жалкие потуги вызвали насмешки Шармаха, который единственный во всей компании имел возможность сверкать напоротыми ягодицами. По-настоящему напоротыми, когда следы от розог несколько дней не сходят, а не пропадают через полчаса, будто тебя и не хлестал никто. Они тогда чуть не подрались, и Рогинкес в запале пообещал, что вынудит своих родителей задать ему реальную порку. Как это у него выйдет, Канбюк лично не представлял, хорошо зная Анклинара и Тереди - отца и мать своего друга. Впрочем, он отлично знал и Рогинкеса, который ни за что не захочет терять лицо.
Рогинкес с малых лет был приучен к тому, что свои обещания надо выполнять, потому, может, и приобрел такой авторитет среди сверстников. Уступать первенство Шармаху он не хотел ни за что, потому, наверное, и повелся на его подначки. Но как бы там ни было, слова были произнесены, и их теперь во что бы то ни стало следовало воплотить в жизнь. Он любил своих родителей, и обманывать их ему было противно. К тому же грех было жаловаться, что они сильно стесняли его самостоятельность. Анклинар и Тереди давно уже смирились, что их сын растет таким живчиком, склонным ко всевозможным авантюрам, в отличие от старшей сестры, посвятившей себя музыкальному искусству. А уж когда Рогинкесу исполнилось десять лет, его самостоятельность и по закону невозможно было уже особо ограничивать. Родители, вероятно, подозревали, что новые игры их отпрыска не вполне безопасны, но тактично не вмешивались, позволяя ему рисковать, лишь бы он серьезно не нарушал общественного порядка. Рогинкес, в свою очередь, ценил такое их отношение к его персоне и в ответ старался не донимать лишними просьбами. Вот только предстоящая просьба была с его точки зрения отнюдь не лишней...
Нужный Рогинкесу разговор удалось завести только за семейным ужином.
- Пап, а почему ты меня никогда не порешь? - промолвил он, собравшись с духом.
Анклинар чуть не подавился от этого вопроса и, прокашлявшись, удивленно произнес:
- А что, надо было?
- Ну, я же далеко не всегда послушно себя веду и вообще...
- Давно пора, - поддакнула старшая сестрица Авличене.
Мать на нее прицыкнула и вопросительно уставилась на младшего отпрыска. Тот под этим взглядом потупился, но все же пробормотал:
- Ну, в общем, надо...
- Зачем? - поинтересовался Анклинар.
- Пап, мам, ну, вы же знаете, что мы с ребятами во всякие исторические эпохи играем?
- Знаем, конечно, твоя компания так галдит, когда у тебя собирается, что по всей квартире слышно, - промолвила Тереди. - Только причем тут порка?
- Потому что мы теперь сюжеты из земной истории разыгрываем, - пояснил Рогинкес, - и решили поиграть в спартанских мальчиков. Ну, как их в древности воспитывали.
- И?..
- И оказалось, что воспитывали их почти так же, как наших гвардов, - выдохнул Рогинкес. - Помнишь, как нам в гости один их парень приходил? Шармах его зовут.
- Помню, конечно. Это он вам такую идею подал?
- Нет, мы и до него хотели. Канбюк в университет на лекции ходит к одному землянину, там он о Спарте и узнал и нам все пересказал. А Шармаха мы пригласили, ну, в качестве эксперта.
Родители дружно засмеялись. Затем Тереди, справившись со смехом, все же поинтересовалась:
- Так это еще месяц назад было. Почему ты только сейчас этот разговор завел?
- Ну, сперва он нас обучал всяким борцовским приемам и как надо правильно драться на кулаках.
- То-то у тебя столько синяков появляться стало, - подколола сестра.
- Да пустяки это, а не синяки, - отмахнулся Рогинкес, - к тому же это только вначале было, а сейчас я уже не хуже него дерусь! Потом мы еще копья учились метать в цель, из луков стреляли, плавали в Канке наперегонки. Видишь, какие у меня теперь мыщцы?
- Выросли, да, - согласился Анклинар. - И что, вам теперь мало стало этих занятий?
- Ну, не то чтобы мало, но это ведь, пап, было не совсем аутентично. Тех, исторических пацанов на самом деле ведь розгами секли за любые провинности. А из нас так только одного Шармаха и наказывают. Его отец регулярно дерет, а он потом перед нами рубцами хвастается и говорит, что нам такого нипочем не выдержать. Обидно же, пап! Он, что ли, из другого теста сделан?
- Из такого же, - ответил Анклинар, - но вот традиции воспитания в их среде совсем другие. Ты-то и слова неплохо понимаешь.
- А он, думаешь, нет? На дурака какого он совсем не похож.
- Но ведь не потому его дерут, что его отцу это нравится? Наверняка за какие-то конкретные провинности. А тебя за что драть? Ты не вор, не хам, не хулиган, законов не нарушаешь. Рискуешь иногда слишком, это да. Но ведь тех же спартанских мальчиков не за это же розгами потчевали?
- Не за это... А надо стать обязательно плохим, чтобы ты меня высек?
- Роги, если я вдруг увижу, что ты сознательно нарушаешь установленный порядок и никакие слова на тебя не действуют, то да, я это сделаю. Но не потому, что тебе с какой-то стати захотелось себя испытать.
- Пап, ты не оставляешь мне другого выхода, - печально сказал Рогинкес, встал из-за стола, подошел к буфету, взял с полки дорогую вазу из цветного стекла, давно уже украшавшую их гостиную, и, зажмурившись, бросил ее на пол. Осколки разлетелись в стороны. - Вот видишь, я сделал это совершенно сознательно. Теперь ты делай то, что обещал.
- Не думал, что мой сын такой экстремал, - выдохнул Анклинар, с трудом сдерживаясь, чтобы не разразиться бранью. Ладно, если тебе своей задницы не жалко и другим способом тебе мозги уже не вправить, то можешь считать, что ты своего добился. Я сейчас же иду резать розги, а ты готовься.
- Спасибо, пап, - произнес Рогинкес с довольно смешанными чувствами. Радость, что он своего все же добился, мешалась с безотчетным страхом, заставлявшим похолодеть зад. Но отступать он ни в коем случае не собирался!
Когда отец вернулся с нарезанными прутьями, мальчик уже успел раздеться догола и растянуться на своей кровати. От нервного напряжения он был натянут как струна и мечтал, чтобы это все поскорее началось. Ожидание изрядно изматывало. Когда Анклинар вошел в комнату сына, Авличене, не желая пропускать такого зрелища, сунулась было за ним, но Рогинкес это заметил и издал протестующий вопль. На такую зрительницу он точно не рассчитывал!
- Пойдем, дочка, - Тереди, взяв Авличене под локоток, повлекла ее прочь. - Это чисто мужское дело, пусть они между собой разбираются.
Анклинару никого доселе драть не приходилось, но силы в руках у него хватало, и щадить мелкого провокатора он не собирался. Раз Роги так упорно нарывался, то пусть теперь получит по полной программе, чтобы запомнил надолго и больше таких поползновений не совершал. Прутья загуляли по сжавшимся ягодицам сына.
Рогинкес предполагал, что будет очень больно, но даже не догадывался насколько! Неимоверным усилием воли он не взвыл от первого же удара, потом как-то приспособился и стоически терпел накатывающие волны боли. Слез, правда, ему сдержать не удалось, да и тело инстинктивно дергалось после каждого контакта с розгой, но он твердо помнил, что кричать нельзя! Шармах же не кричит, когда его порют, да и спартанские мальчики всегда молчали под розгами. А он, что ли, хуже их?!
Готовясь к своему маленькому подвигу, он разместил в комнате видеокамеру, чтобы оттуда был виден весь процесс. Рогинкес решил, что если опозорится, то уничтожит эту пленку, если же выдержит, то именно она станет лучшим доказательством, что он слов на ветер не бросает.
Выдержал, хотя получил ударов тридцать, не меньше! Из комнаты Рогинкес вышел с красными, опухшими глазами, да еще и враскорячку, зад болел при каждом движении, а уж о том, чтобы присесть, и подумать было страшно. Но никто в округе так и не услышал ни единого его крика!
Спать в эту ночь мальчику пришлось на животе. Боль к утру поутихла, а вот полоски на заду остались. Их он с гордостью и продемонстрировал компании на острове, а потом и снятый ролик им показал. Тут уж даже Шармах уважительно присвистнул, а остальные пацаны взирали на Рогинкеса чуть ли не с благоговением. Мальчик почувствовал, что теперь его авторитет в глазах друзей стал непререкаем.