Боря Зильберштейн, протерпев всего неделю, сбежал из летнего лагеря с математическим уклоном, куда его с огромным трудом устроили родители. Не интересуясь в жизни ничем, кроме заковыристых задач, Боря к своим двенадцати годам сохранил несвойственную для этого возраста наивность. Только поэтому он и повелся на сказки о каких-то офигенно интересных конкурсах, которые там якобы будут проводиться, и пропустил мимо ушей всякую малозначимую с его точки зрения информацию о занятиях на свежем возрасте, купаниях и спортивных играх. Действительность на поверку резко отличалась от того, что он себе успел нафантазировать.

Во-первых, заселение в лагерь оказалось сопряжено с кучей формальностей вроде обязательного медосмотра, что Боря с трудом выносил, потому что там надо было отвечать на всякие дурацкие вопросы. Вот и здесь местная врачиха почему-то посчитала, что он ей нагрубил, ответив "не ваше собачье дело", когда она поинтересовалась, не мочит ли он постель по ночам. Конечно же не мочит, но это его личная постель, и он не обязан отчитываться, чем он в ней занимается. Допустим, читает под одеялом при свете фонарика, ну и что?!

Во-вторых, поселили их на огромной веранде, где размещалось аж двадцать кроватей. В принципе, Боре было плевать, сколько у него соседей по комнате, он предпочитал их просто не замечать, если они сами к нему не цеплялись, но эти придурки, "математики" фиговы, как раз таки пытались его расспрашивать, причем на всякие посторонние темы, я вовсе не про то, зачем они все якобы сюда приехали. Меж собой они тоже трепались о чем угодно, только не о деле.

В-третьих, Борю затрахали вожатые со своими дебильными мероприятиями: то пытались выгнать на зарядку, то на линейку, которые зачем-то проводились здесь по несколько раз на дню, то у них, видите ли, футбольный матч, и даже те, кто не играет, должны болеть за товарищей, то поход за территорию, то купание в лягушатнике, то подготовка к концерту художественной самодеятельности. Вовлечь Борю хоть во что-то из вышеперечисленного им, конечно, не удалось, но нервы они ему помотали изрядно, как, наверное, и он им.

В-четвертых, пресловутые математические конкурсы оказались откровенной лажей. Вели занятия студенты-старшекурсники, пусть даже с мехмата МГУ, но Боря все равно разбирался в предмете куда лучше их всех, вместе взятых. Знали бы они, что он за час решил задачу, о которую обломали зубы все их преподаватели, наверняка по-другому бы стали к нему относиться! Короче, хоть Боря и выиграл с легкостью первый же конкурс, он при этом просто скучал. В довершение ребят разбили на команды, чтобы они решали задачи коллективно, и никто не захотел слушать Борю, что он всегда работает один. Разумеется, он и теперь все сделал один, не обращая внимания на свою команду. Они там тоже что-то пытались решать, уже без его участия, но у них так ничего и не вышло, и пришлось представлять в жюри конкурса то, что нарешал он. Так эти позорники нежданно-негаданно оказались победителями, но при этом, кажется, крепко на него обиделись.

Плюнув на всех этих раздолбаев и воспользовавшись тем, что в лагере неплохо работал интернет, Боря засел за свой ноутбук и принялся решать то, что удалось скачать из сети. Никому вроде бы при этом не мешал, но зато мешать стали ему, заявляя, что он отрывается от коллектива, пропускает общие мероприятия, нарушает режим, короче, несли всякую лабуду. Он сперва честно старался не реагировать, но от него все не отставали и даже стали угрожать отобрать компьютер. Когда от слов попытались перейти к делу, он, будучи вынужден защищаться, засадил кулаком в лоб одному из вожатых, чем вызвал грандиозный скандал.

Пропустив мимо ушей все гневные сентенции, обращенные в его адрес, Борис понял, тем не менее, что здесь ему жизни все равно не дадут, ну, а раз так, то надо как можно скорее отсюда убираться. Понимая, что его в таком случае будут ловить, чтобы вернуть в лагерь, Боря подошел к возникшей проблеме с дотошностью истинного математика, то есть раздобыл карту местности, вымерил расстояние до ближайшей железнодорожной станции, где продадут билет на электричку, не спрашивая никаких документов, и решил, что если он выйдет после отбоя и придет туда к первым поездам, в лагере не успеют обнаружить его побег и сообщить в полицию, а когда сообщат, он будет уже в Москве. К сожалению, их лагерь находился от этой самой станции на расстоянии сорока километров, если следовать по шоссе.

Кого-нибудь другого это, может, и остановило бы, но только не Борю. Он знал, что пешеход может передвигаться со скоростью до пяти километров в час, следовательно, восьми часов ему должно хватить. То, что идти придется в темноте по незнакомой ему местности, он в расчет брать не стал.

Бориса Зильберштейна все окружающие почему-то считали тепличным растением, абсолютно домашним мальчиком, не способном ни на решительные поступки, ни, тем паче, на длительные физические усилия. Ну а как еще думать о человеке, которого невозможно сподвигнуть даже на элементарную утреннюю зарядку и который, будь на то его воля, вообще бы не поднимался из-за стола? Никто не учитывал его несгибаемое упрямство, делавшее его характер крепче стали. Если уж он что для себя решил, заставить его свернуть с избранного пути не могли никакие привходящие обстоятельства.

Выработав для себя алгоритм действий, Боря приступил к его неукоснительному исполнению. Забрав с собой любимый ноутбук, прихватив полулитровую бутылку с водой и плитку шоколада для поддержания сил, он покинул территорию лагеря через найденную им дыру в заборе. Дыру эту регулярно заделывали, но она самым мистическим образом возникала вновь и вновь. Фонарика с собой у Бори не было, свой телефон он оставил в лагере, чтобы никто не смог отследить его местонахождение, и блуждать бы ему в темноте, но ночь, по счастью, оказалась лунной. При этом неверном свете он выбрался до шоссе и двинулся в направлении железнодорожной станции. Чтобы не сдохнуть со скуки от однообразного темного пейзажа, он решал в уме примеры.

Откуда в этом нетренированном теле оказалось столько выносливости, не скажут, наверное, даже ученые мужи. Боря часы напролет двигался в довольно шустром темпе, позволив себе лишь получасовой передых на обочине шоссе для подкрепления сил. Хотя ему давно пора было дрыхнуть, сна не было ни в одном глазу. Не было и малейших сомнений в успехе задуманного побега. Восход он встретил на дороге, и хотя кое-кто из ранних автомобилистов даже останавливался, спрашивая, куда он идет, и предлагая подвезти, мальчик гордо игнорировал все эти обращения и продолжал идти в прежнем темпе.

Когда он добрался, наконец, до станции и купил себе билет, в оставленном им лагере еще даже не было побудки и никто не обнаружил его исчезновения. Только оказавшись в электричке, Боря позволил себе расслабиться и продрых до самой Москвы.

Высадившись у ближайшей станции метро, Боря призадумался, а куда ему теперь, собственно, идти? В родной дом? Так оттуда любимые родители в тот же день вернут его в ненавистный лагерь и никаких его аргументов выслушивать не станут, а в лагере с него потом уж точно глаз не спустят, и тогда уже хрен повторно сбежишь! Бомжевать Борис все же был морально не готов и потому направил свои стопы на Шаболовку, в тоже уже почти родной офис БФП, где, разумеется, воспроизвелась картина "Не ждали".

- Ну, чувак, ты и отколол номер! - с плохо скрываемым восхищением промолвил Вилька, обходя вокруг никем нежданного беглеца. Хотя почему это никем? Сам Вилька с самого начала был стопроцентно уверен, что Борька ни в каком лагере не приживется, удивляло только время выбранное тем для побега. - Так ты и в самом деле сорок верст пешком по шоссе отмахал? Уважаю! Страна теряет в твоем лице марафонца! Вот только в лагере, наверное, уже прочухали, что тебя там нет, и названивают сейчас твоим родакам, а те уж точно поднимут на ноги полицию искать сбежавшего сынишку. И куда, как ты думаешь, первым делом придут эти полицаи?

- Да, Борь, в самом деле, я просто обязан вернуть тебя родителям, - вздохнул Травников. - Они же за тебя пока еще отвечают, да и вообще, ты только представь, каково им будет узнать о твоем побеге! Что их единственный сын ушел ночью, никого не поставив в известность, и сорок километров шел в полном одиночестве по темной дороге! А если бы тебя там случайный ночной лихач сбил?! Ты о своей безопасности вообще думаешь хоть немного? Собирайся, сейчас поедем к тебе домой.

- Никуда я отсюда не пойду! - отчеканил Борис, глядя в пол. - Мне только здесь хорошо. Оставьте меня все в покое!

Догадываясь уже, что понимания ему и тут не добиться, парень готов был уже уйти на свое рабочее место, вцепиться там в стол, и пусть отдирают!

- Я так понимаю, никакие слова на тебя уже не подействуют, - констатировал Сергей. - Ну и что мне с тобой прикажешь делать, упертый маленький математический гений? Единственный выход, что я вижу, это попытаться вбить в тебя представление о дисциплине самым, что ни на есть, натуральным образом. Наум Петрович, у нас там вроде еще Стерлиговские розги после наказания Вилорика остались? Если да, тащите их сюда. А ты, герой, скидывай портки и ложись животом вон на тот стол. Воспитывать тебя буду.

Борис никак не ожидал, что в родной компании с ним обойдутся подобным образом, но обещанную порку воспринял как еще одно испытание, через которое придется пройти, чтобы доказать свое право жить так, как он хочет. Зло сверкнув глазами на Травникова, он действительно стянул с себя свои походные джинсы и улегся животом на указанный ему стол.

- Виль, возьми его за руки и покрепче держи, чтобы не вырвался, - произнес Сергей, рывком стягивая с тощих Борькиных ягодиц еще и трусы. Мальчик возмущаться не стал, только сердито закусил губу.

Розги действительно нашлись, и Травников, проклиная себя в душе за необходимость этим заниматься, принялся полосовать ими упрямого Борьку. "Ну и дурак же я, что связался с такими пацанами!" - честил он себя, понимая при этом, что никаких серьезных успехов без этих малолетних сотрудников он бы не достиг, следовательно, они все просто обречены на сотрудничество. Но внушить детишкам хоть какие-то элементарные понятия об ответственности и безопасности, наверное, все же можно?

Бориса, как и Вилорика, в семье никогда не пороли, и он просто не представлял себе пределов собственной терпеливости, но готов был держаться до последнего. Получать розгами по голой попе действительно оказалось очень больно! Боря корчился, шумно выдыхал после каждого удара, лишь бы только не заорать, а когда стало совсем припекать, попытался вырвать руки из Вилькиной хватки, но тот, зараза, держал крепко.

Как ни упрям был Борис, но даже стальной стержень его характера дал трещину. С каждым ударом боль лишь нарастала, терпеть ее без криков стало уже совершенно невозможно, и мальчик, наконец, разревелся. Сергей тут же прекратил порку, разрешил Боре распрямиться и, вооружившись платком, принялся вытирать ему слезы с лица. Юному математику все уже стало фиолетово. Пусть его везут, куда хотят, к родителям или даже в этот чертов лагерь, пусть даже компьютер отнимут, лишь бы только больше не лупили! Он судорожно вцепился Травникову в рукав, не переставая всхлипывать.

Сергей мог воспользоваться плодами победы и, наконец, доставить сломленного упрямца к его родителям, но, присмотревшись к ягодицам мальчика, понял, что с розгами явно переборщил. В конце концов, старшие Зильберштейны не давали своего согласия, чтобы он ТАК воспитывал их сына. Борис, конечно, привычки жаловаться не имеет и сам ни за что его не выдаст, но следы эти быстро не сойдут, родители мальчика вполне могут их случайно увидеть, и легко представить, какой тогда разразится скандал! Пришлось срочно менять свои планы, звонить Зильберштейнам, врать им, какую невыносимую обстановку создали их мальчику в лагере, что он теперь просто вынужден психологически оттаивать среди ментально близких ему людей, которые все находятся в офисе компании БФП, а где же еще! Мать Бори все беспокоилась, что сын эдак все лето пробудет без свежего воздуха, и Травников клятвенно пообещал каждый уикэнд вывозить его к себе в гости на дачу. На том и сговорились. Таким образом, Боря, хоть и ценой жестоко пострадавшей задницы, все же добился своего.